Немного о совпадениях, авиации или как я целовался с негром.
Когда, наконец, я отдал Родине воинский долг, то твёрдо решил: больше никогда и ничего у неё занимать не буду. Потому, что милостиво отпустив из Центральной Европы она отправила меня прямиком в Среднюю Азию. Домой, типа. Типа лети, родненький, в город Ашхабад, а там уж как-нибудь, дней за пяток, доберёшься на поезде в общем вагоне до своего Ростова. Вот тебе, мол, банка тушёнки в дорогу и чтоб духу твоего здесь не было.
Таким образом я, весь из себя красивый, выбритый, в наглаженной парадке и начищенных ботинках оказался на военном аэродроме, откуда серебристый лайнер и собирался доставить меня в столицу Советской – тогда ещё – Туркмении. И всё бы ничего, но отправление лайнера ожидалось через сутки (вылетел он через двое суток), а «зал ожидания» представлял из себя несколько больших палаток, где для комфортного отдыха пассажиров были предусмотрены свежесрубленные нары из неструганых смолистых досок.
Всё это непотребство располагалось в лесу. Стоял конец апреля. Днём, когда солнышко светило а почки на деревьях выпускали первые листочки всё было ничего, но к ночи у всех возникло неодолимое желание поубавить кондишн. Или хоть как-нибудь согреться – апрель всё-таки.
Но! Весь лес в окрестностях был тщательно очищен от сучьев и валежника нашими предшественниками – огонь разжечь было не из чего. Точнее было, но мы из последних сил противились искушению. Хватило нас примерно на час. А потом костёр из старых покрышек весело запылал посреди поляны, щедро одаривая окружающих теплом и жирной чёрной копотью.
В общем к моменту посадки в самолёт дембельский лоск с нас слегка слетел. И тушёнка закончилась. И даже лежащая в кармане бумажка с адресом в Ашхабаде, где, по заверению рядового Пирханова, нас встретят как родных и угостят лучшим в Средней Азии пловом и планом совершенно бесплатно – как-то не очень грела душу. Тем более, что прочесть записку, коию следовало предъявить гостеприимным хозяевам притона никто, разумеется, не мог. Ибо в туркменском были мы не сильны. А вдруг там просьба скормить наши бренные останки шакалам? Восток, как говаривал товарищ Сухов, дело тонкое…
Я говорю «нас» и «мы», не подразумевая, конечно, все полторы-две сотни ожидающих вылета. «Мы» состояло из трёх человек, выделившихся в обособленную группу по национально-религиозному признаку. Кроме меня в неё входили уроженец Грозного по имени Ваня и просто хороший человек по фамилии Багдасарян. Служили мы все в одной части и не совершали намаз, в отличае от всех прочих наших попутчиков. Ване я даже когда-то сделал тату, с чем связана отдельная история.
Дело в том, что призвался он в армию тощим, как велосипед. И оставался таковым в течение всего первого года службы. И пожелал украсить свой дистрофичный организм изображением русалки. На плече, как положено. Двух бутылок лимонада, пачки печенья и пакета конфет Бон-Пари оказалось достаточно для того, чтобы я старательно, но не очень умело его мечту воплотил. Претензий по качеству, впрочем, не было.
А потом Ваня увлёкся культуризмом…
Сначала русалка просто немного поправилась. Некритично, но лишний вес у неё появился. Далее, по мере роста бицепса, с несчастной баборыбой произошёл ряд метаморфоз, завершившийся превращением её в камбалу. В парике. И с титьками.
Эстетическая ценность тату от этого несколько уменьшилась, зато оно превратилось в своеобразную головоломку: постоянно выдвигались новые идеи по трансформации загадочного монстра во что-нибудь более традиционное, или, как минимум, понятное окружающим. Рассуждения эти, впрочем, характер имели достаточно абстрактный: Ваня ничего менять не собирался. Не буду же я всю жизнь железо тягать - искренне удивлялся он – вот приеду домой, там водочка, косячки, девочки… всё и образуется…
В самолёт, призванный увезти нас подальше от занятий по физической и строевой подготовке мы попали, как я уже писал, почти через двое суток. А ещё через два часа лайнер, неожиданно для нас, пошёл на снижение.
Поскольку, в связи со специфичностью транспортируемого контингента, стюардессы в салоне не появлялись – и правильно делали – я пошёл к ним сам и выяснил, что борт садится в Киеве на дозаправку.
Если я напишу, что Киев лучше Ашхабада это будет не совсем политкорректно. А так как мне на это наплевать, то признаюсь честно: да, лучше. Уже тем, что значительно ближе к дому. И менталитет населения тоже ближе. И язык куда понятнее. И, главное, в этом городе живёт и учится мой двоюродный брат, а значит мечты о выпить-закусить и помыться-побриться могут осуществиться буквально через пару часов.
В городе мы разделились: ребята поехали на вокзал, а я в общежитие КИИГА, к Игорю.
Общага этого самого КИИГА – института инженеров гражданской авиации, если кому интересно – была так называемого секционного типа: несколько трёхместных спален-каморок выходили в небольшой холл, к которому примыкали кухня, курилка, и прочие душевые. После казармы, где в одном, так сказать, гнезде нас ночевало семьдесят два орла, это был почти рай. Душ, опять же. При этом публика здесь, как, видимо, и в настоящем раю, обитала весьма разношерстная. В смысле национальности, гражданства и цвета кожи. То есть больше половины обитателей секции, как и всего вуза, составляли иностранцы всяких экзотических расцветок, в основном.
Среди всего этого смешения рас сидел я, чистый, сытый, но трезвый и одинокий, пил чай и пытался убедить себя в том, что было бы много хуже, если бы Игорь был не только непьющим, но ещё и вегетарианцем. Вокруг занимались своими делами представленные мне, но, честно сказать, слабо отложившиеся в памяти Рикардо и Тхо, Саид и Збышек. Но это был только фон, мелкая суета, неуклюже пытавшаяся заполнить затянувшуюся паузу.
Я ждал Морриса.
В этом месте моего повествования необходимо сделать небольшую привязку к календарю и сообщить, что год тогда шёл восемьдесят шестой. И если закусить было ещё вполне реально, особенно в Киеве, то с выпить были серьёзные перебои. Проще говоря: водку надо было доставать. А мой ботаник-брат понятия не имел где и как. Более того: мои тонкие намёки по поводу девушек, пригодных для приглашения на хотя бы чай Игорь непринуждённо игнорировал. Впрочем, вполне безучастным к моим чаяниям он тоже не оставался: не имея нужных, в данной ситуации связей и навыков он, тем не менее, смог вселить в меня надежду на лучшее будущее в этот конкретный вечер.
И имя этой надежды было: Моррис.
Вот придёт Моррис - успокаивал меня Игорь – и всё будет. По его словам выходило, что Моррис может всё. Буквально всё: и водка, и девушки, и цыганский хор – даже не выходя из общаги. И, главное, наслать слепоглухоту – временную, конечно – на всевозможные органы, и штатные и общественные, блюдущие трезвость и нравственность в отдельно взятой секции общежития. Ибо даже при наличии водки – пить без него отчислению подобно.
Так мы сидели, травились чаем, болтали ни о чём и ждали Морриса. Моё живое воображение даже нарисовало его портрет. Вот сейчас откроется дверь и войдёт некто латиноамериканский, весь из себя усатый и здоровенный, с девицей в короткой юбке в одной руке и с гитарой в другой. Про гитару, кстати, придумалось не только по ассоциации с придуманным образом: о том, что он играет на ней и неплохо поёт Игорь упомянул несколько раз. Латиноамериканская же составляющая возникла из сравнительного анализа стран, поставлявших к нам студентов, и самого имени Моррис. Понятно, что ни арабом, ни вьетнамцем он быть не мог. Оставались только Африка и Латинская Америка, которая, в итоге, и победила.
Время, меж тем, медленно, но неуклонно текло.
Предвкушение – это, конечно, замечательно, но ожидание…
К девяти часам вечера усы на придуманном мной Моррисе свисали уже ниже подбородка.
К половине десятого во рту у него засверкал золотой зуб, а на пальце – кольцо с огромным алым камнем.
К десяти я разглядел в густой черной шерсти под расстёгнутой рубахой массивное золотое распятие.
То, что представлялось моему воображению к двадцати трём местного времени, студентом советского вуза не могло быть ни при каких обстоятельствах.
Когда в половине двенадцатого образ, неожиданно для меня самого, обрёл на поясе кобуру с огромным кольтом, я понял, что границу с Советским Союзом он пересёк в контейнере с апельсинами или бананами, а в общаге скрывается от интерпола.
Это был человек-нажежда, он просто не мог быть обычным, таким как все – превратить затянувшиеся скучные посиделки под радио Маяк в искромётный праздник обычному человеку было бы явно не под силу. И воображение дорисовывало и дорисовывало к портрету детали, выделяющие его из серой толпы и придающие магические свойства их обладателю.
Спасти вечер могло только чудо.
И это чудо звали Моррис.
Тут дверь, наконец, открылась и челюсть у меня, должно быть, буквально рухнула вниз.
- Моррис! – радостно крикнул Игорь, обращаясь к нему – мы тебя уж заждались!
Моррис стоял и молча таращился на меня. А я – на него.
Ничего латиноамериканского в нём не было. Даже близко – типичное славянское лицо. И имя тоже славянское – Олег. Морозов, правда – но никак не Моррис. Хотя на гитаре он действительно играл – мы даже в одной группе с ним играли. Нашей, школьной. В 1000 километрах от Киева. И учились в параллельных классах. Там же, в 1000 километрах. И никакого особенного могущества я в нём в ту пору не замечал. Даже в смысле добывания водки. Не говоря уже про девушек.
Видимо он обрёл его позже, уже во время учёбы в вузе – ибо праздник таки случился. Немного не такой, как мечталось – но это уже детали и придираться к ним не стоит. В конце концов: если водки действительно много – то вполне можно обойтись и без девушек. Тем более, что лояльность властей Моррис гарантировал…
Билет на самолёт я купил на следующий вечер, и весь день прошёл под знаком праздности и лени, тем более, что на занятия никто из секции не пошёл. Проснулись в обед, посмотрели футбол: поле располагалось как раз под окнами общежития. Играли две местные вузовские команды: сборная Советского Союза и сборная Африки2. На мой недоуменный вопрос, что значит «2» мне пояснили, что африканцев в институте так много, что их хватило на две сборные.
Раз в полчаса вспоминали про мою неожиданную встречу с Моррисом и устало дивились такому совпадению.
А вечером Игорь поехал провожать меня в аэропорт.
Ещё в автобусе по дороге в Борисполь мы зацепились языками за какую-то тему, за что именно – я начисто забыл. Дискуссия была такой жаркой, что даже в туалет в аэропорту мы ходили вместе, чтобы не прерываться. Каждый с трудом мог дождаться очереди в пух и прах сокрушить доводы оппонента, у которого уже зрели в голове не менее убийственные аргументы.
То, что предмет спора моя память не сохранила тем более удивительно, что, в отличие от большинства словесных баталий, просто сотрясающих воздух, эта имела весьма материальные следствия. А именно: заболтавшись я опоздал на самолёт. В аэропорту! С билетом кармане!
Впрочем: билет удалось сдать и купить другой, на два часа ночи. Ну переплатили немного, зато доспорили. Не помню, правда, о чём.
И о споре этом, и об опоздании на самолёт вообще не стоило бы упоминать, если бы не одна деталь, о которой я узнал только несколько дней спустя. Да и не только я: эта новость всколыхнула всю страну, даже весь мир. Дело в том, что именно в эту ночь произошла авария на четвёртом энергоблоке Чернобыльской АЭС.
И самолёт, на котором я, в конце концов, покинул столицу Украины, был одним из последних, билет на которые можно было купить за час до вылета.
Вот, собственно, и всё. Если же вы дочитали до этого места в ожидании откровенных сцен с участием Мганги какого-нибудь – вынужден признаться: было. Помните, я про футбол упоминал? Так вот: когда сборная Африки2 забила гол один из её болельщиков бросился всех целовать на радостях. Я тоже не успел увернуться.
А вы чего подумали?